Последние 2 недели мая я прожила в ПНИ. В нашей стране ПНИ — это домашний адрес для полутора сотен тысяч пожилых людей и людей с инвалидностью. В моем случае — это красное кирпичное здание в 8 этажей с зарешеченными окнами, охраной и красноречивой табличкой «психоневрологический интернат» на входе. Здесь постоянно живет более 1000 человек. Нет, я не ошиблась. Более. Тысячи. Человек.
В Петербурге ПНИ называют, как школы, больницы и полицейские участки, с использованием порядковых числительных. Это значит, что есть ПНИ №1, №2 и далее немаленький список. Это значит, что ПНИ — типовая структура и воспроизводит типовую модель решения социальной проблемы в нашем государстве. Проблема эта в том, что не все мы здоровы, самостоятельны в своих решениях и имеем ресурс в виде друзей и близких, готовых разделить с нами нашу судьбу.
Сейчас эта проблема обострена известными обстоятельствами: стационарные социальные учреждения повсеместно закрываются на карантин, персонал и проживающие люди заболевают ковидом, не хватает рук, чтобы ухаживать и быть рядом с теми, кто здесь живет. Я взяла отпуск на работе и пришла в ПНИ волонтером, откликнувшись на пост Кати Таранченко. Катя работает в «Перспективах», которые до пандемии регулярно приходили в интернат для поддержки самых слабых молодых людей с тяжелой инвалидностью. С введением тотального карантина двери ПНИ для посещений закрылись, но прийти на 2 недели с проживанием оказалось возможным.
Мы жили в небольшом отделении вместе с оставшимся персоналом и двадцатью молодыми людьми, большинство из которых не говорит, не ест и не передвигается самостоятельно. Нас было двое. Мне повезло, что вторым волонтером стала удивительная Стася Дерюгина. Мы часто сходились во взглядах и провели немало вечерних часов в попытке осмыслить то, что мы увидели.
Мы увидели в ПНИ много человечного — это и бережная забота санитарок, и легкий юмор, и попытка понять того, кто вместо слов выражает себя криком или резкими движениями. В ПНИ достойные бытовые условия, здесь хороший уход и питание, неравнодушные педагоги. И вообще здесь много персонала: на 1000 проживающих работают порядка 800 сотрудников. Но как будто нет ни одного, чьей задачей было бы сделать так, чтобы это место стало для каждого человека домом. Ни больницей, ни изолятором, ни пожизненным санаторием, ни психиатрической лечебницей. А домом.
Мы занимались в ПНИ самыми обычными вещами: ежедневная гигиена, кормление, прогулки, какие-то простые вещи. Со стороны может показаться, что мы были чем-то средним между санитаркой и воспитателем. Но отчаянно не хотелось быть ни теми ни другими. Не из чувства противоречия системе и, надеюсь, не из снобизма. А из попытки найти другое содержание. Были моменты, когда мы его как будто находили. Иногда для этого нужно было взять на себя смелость. В нашем отделении есть девушка, которая почти все время, за исключением непродолжительных прогулок в инвалидной коляске, проводит в кровати, лежа на спине. Она не может поворачиваться сама. Руки с узкими запястьями вскидываются вверх, голова запрокидывается, на лице жизнерадостная улыбка. В один из дней мы переложили ее на пол на маты. И оказалось, что человек, который по умолчанию всегда лежит, может и хочет ползти.
Иногда было достаточно не ставить себе высоких планок, а просто включить телевизор и попробовать найти то, что может быть интересно всем и соответствует возрасту людей, которые здесь живут. Почему-то в ПНИ очень много детского контента — мультфильмы, песни на праздниках, немногочисленные книги. Но все, кто здесь живет, совершеннолетние. Необходимость постоянного ухода и ментальные нарушения очень легко превращают человека с инвалидностью в вечного ребенка для окружающих. Эта стратегия коммуникации проста, удобна и минимизирует риски. Ведь если начать строить с человеком равные отношения, есть большая вероятность встретиться с самим собой. В общем, телеканал «Карусель» на 2 недели уступил место «Матч ТВ», а мы с парнями всерьез следили за футбольным счетом в игре Россия-Испания.
Жить в ПНИ можно как будто благополучно. Моя кровать здесь стоит у окна. Из окна видно высокое дерево, кусок красной кирпичной стены, окна в решетках напротив и начинающее светлеть по ночам петербургское небо. Я знаю, что, если присмотреться, можно увидеть звезды. Даже если я не вижу звезд, я их предчувствую, и это делает меня сильнее. Но это не универсально. Если ты попал в ПНИ из детского дома, а в детский дом — из дома ребенка, а в дом ребенка потому, что от тебя отказались в роддоме (таким предсказуемым маршрутом может похвастаться наша социальная система), то скорее всего ты ни разу в жизни не ложился спать вне режима учреждения. И не видел, как зажигаются звезды. Разве что твоя кровать не стоит у окна, ты не заперт в своем теле без возможности смотреть туда, куда хочется, и твои глаза видят достаточно далеко. Но когда ты приходишь в ПНИ, то быстро понимаешь, что это слишком много счастливых совпадений для одной человеческой жизни.
